Неточные совпадения
— Скушно говорит
старец, — не стесняясь, произнес толстый человек и обратился к Диомидову, который стоял, воткнув
руки в стол, покачиваясь, пережидая шум: — Я тебя, почтенный, во Пскове слушал, в третьем году, ну, тогда ты — ядовито говорил!
С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными
руками, как
старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу.
И, вся полна негодованьем,
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей
руку, говорит:
«Бесстыдный!
старец нечестивый!
Возможно ль?.. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть отцом и другом
Невинной крестницы своей…
Безумец! на закате дней
Он вздумал быть ее супругом».
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И, охладев, как неживая,
Упала дева на крыльцо.
Краюха падает в мешок, окошко захлопывается. Нищий, крестясь, идет к следующей избе: тот же стук, те же слова и такая же краюха падает в суму. И сколько бы ни прошло
старцев, богомольцев, убогих, калек, перед каждым отодвигается крошечное окно, каждый услышит: «Прими, Христа ради», загорелая
рука не устает высовываться, краюха хлеба неизбежно падает в каждую подставленную суму.
Старец поднял
руку и хотел было с места перекрестить Ивана Федоровича.
Алеша вдруг криво усмехнулся, странно, очень странно вскинул на вопрошавшего отца свои очи, на того, кому вверил его, умирая, бывший руководитель его, бывший владыка сердца и ума его, возлюбленный
старец его, и вдруг, все по-прежнему без ответа, махнул
рукой, как бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами пошел к выходным вратам вон из скита.
Следовало бы, — и он даже обдумывал это еще вчера вечером, — несмотря ни на какие идеи, единственно из простой вежливости (так как уж здесь такие обычаи), подойти и благословиться у
старца, по крайней мере хоть благословиться, если уж не целовать
руку.
Увидав Алешу, смутившегося при входе и ставшего в дверях,
старец радостно улыбнулся ему и протянул
руку...
Старец опустил поднявшуюся было для благословения
руку и, поклонившись им в другой раз, попросил всех садиться.
Он видел, как многие из приходивших с больными детьми или взрослыми родственниками и моливших, чтобы
старец возложил на них
руки и прочитал над ними молитву, возвращались вскорости, а иные так и на другой же день, обратно и, падая со слезами пред
старцем, благодарили его за исцеление их больных.
Действительно, хоть роз теперь и не было, но было множество редких и прекрасных осенних цветов везде, где только можно было их насадить. Лелеяла их, видимо, опытная
рука. Цветники устроены были в оградах церквей и между могил. Домик, в котором находилась келья
старца, деревянный, одноэтажный, с галереей пред входом, был тоже обсажен цветами.
И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо
рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом.
Старец выслушал ее улыбаясь и с нежностью благословил; когда же она стала целовать его
руку, то вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала...
— Великий
старец, изреките, оскорбляю я вас моею живостью или нет? — вскричал вдруг Федор Павлович, схватившись обеими
руками за ручки кресел и как бы готовясь из них выпрыгнуть сообразно с ответом.
Одет был Митя прилично, в застегнутом сюртуке, с круглою шляпой в
руках и в черных перчатках, точь-в-точь как был дня три тому назад в монастыре, у
старца, на семейном свидании с Федором Павловичем и с братьями.
Старец поднял
руку благословить.
— Что ты, подожди оплакивать, — улыбнулся
старец, положив правую
руку свою на его голову, — видишь, сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкой Лизаветой на
руках. Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее снес, куда я сказал?
Голос его, голос
старца Зосимы… Да и как же не он, коль зовет?
Старец приподнял Алешу
рукой, тот поднялся с колен.
— У ней к вам, Алексей Федорович, поручение… Как ваше здоровье, — продолжала маменька, обращаясь вдруг к Алеше и протягивая к нему свою прелестно гантированную ручку.
Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел на Алешу. Тот приблизился к Лизе и, как-то странно и неловко усмехаясь, протянул и ей
руку. Lise сделала важную физиономию.
Дайте ручку поцеловать, — подскочил Федор Павлович и быстро чмокнул
старца в худенькую его
руку.
— Не беспокойтесь, прошу вас, — привстал вдруг с своего места на свои хилые ноги
старец и, взяв за обе
руки Петра Александровича, усадил его опять в кресла. — Будьте спокойны, прошу вас. Я особенно прошу вас быть моим гостем, — и с поклоном, повернувшись, сел опять на свой диванчик.
Когда
старцы уже подъезжали к Жулановскому плесу, их нагнал Ермилыч, кативший на паре своих собственных лошадей. Дорожная кошевка и вся упряжка были сделаны на купеческую
руку, а сам Ермилыч сидел в енотовой шубе и бобровой шапке. Он что-то крикнул старикам и махнул
рукой, обгоняя их.
Дальше скитники ехали молча и только переглядывались и шептали молитвы, когда на раскатах разносило некованные сани. Они еще вывалились раз пять, но ничего не говорили, а только опасливо озирались по сторонам. В одном месте Анфим больно зашиб
руку и только улыбнулся. Ох, не любит антихрист, когда обличают его лестные кознования. Вон как ударил, и прямо по
руке, которая творит крестное знамение. На, чувствуй,
старец Анфим!
Между тем пригорок скрыл отъехавших юношей от взоров наших; пришед в себя,
старец стал на колени и возвел
руки и взоры на небо.
Старец Кирилл походил около лошади, поправил чересседельник, сел в сани и свернул на Бастрык. Аграфена схватила у него вожжи и повернула лошадь на дорогу к Талому. Это была отчаянная попытка, но
старец схватил ее своею железною
рукой прямо за горло, опрокинул навзничь, и сани полетели по едва заметной тропе к Бастрыку.
Аграфену оставили в светелке одну, а Таисья спустилась с хозяйкой вниз и уже там в коротких словах обсказала свое дело. Анфиса Егоровна только покачивала в такт головой и жалостливо приговаривала: «Ах, какой грех случился… И девка-то какая, а вот попутал враг. То-то лицо знакомое: с первого раза узнала. Да такой другой красавицы и с огнем не сыщешь по всем заводам…» Когда речь дошла до ожидаемого
старца Кирилла, который должен был увезти Аграфену в скиты, Анфиса Егоровна только всплеснула
руками.
Скоро в березняке звонко застучал топор, — это
старец выискал сухое дерево и умелою
рукой свалил его.
Отоптав снег около входа и притворив дверку, чтобы не задуло огонь,
старец с топором в
руке отправился за дровами.
— Большие тысячи, сказывают… Ну, их, значит,
старцев, и порешили в лесу наши скитские, а деньги себе забрали. Есть тут один такой-то инок… Волк он, а не инок. Теперь уж он откололся от скитов и свою веру объявил. Скитницу еще за собой увел… Вот про него и сказывают, что не миновали его
рук убитые-то сибирские
старцы.
За день лошадь совсем отдохнула, и сани бойко полетели обратно, к могилке о. Спиридона, а от нее свернули на дорогу к Талому. Небо обложили низкие зимние облака, и опять начал падать мягкий снежок… Это было на
руку беглецам. Скоро показался и Талый, то есть свежие пеньки, кучи куренных дров-долготья, и где-то в чаще мелькнул огонек.
Старец Кирилл молча добыл откуда-то мужицкую ушастую шапку и велел Аграфене надеть ее.
— Вот хоть бы тот же капитан Полосухин, об котором я уж имел честь вам докладывать: застал его однажды какой-то ревнивый
старец… а
старец, знаете, как не надеялся на свою силу, идет и на всякий случай по пистолету в
руках держит.
— Благородный юноша! Великое сердце! (Nobil giovanotto! Gran cuore!) — позвольте слабому
старцу (a un vecchiotto) пожать вашу мужественную десницу! (la vostra valorosa destra!). — Потом отскочил немного назад, взмахнул обеими
руками — и удалился.
Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный
старец, тяжело слезал с подножки, держась одной
рукой за поручни козел, а другой — за задок экипажа.
Наш витязь
старцу пал к ногам
И в радости лобзает
руку.
Все мы собрались и видим, точно, идет моление, и лампада горит в
руках у
старца и не потухает.
Один против многих,
старец смотрел на людей с высоты, а они бились у ног его, точно рыбы, вытащенные сетью на сухой песок, открывали рты, взмахивали
руками; жалобы их звучали угрюмо, подавленно и робко, крикливо, многословно.
Но однажды, поднявшись к
старцу Иоанну и оглянув толпу, он заметил в ней одинокий, тёмный глаз окуровского жителя Тиунова: прислонясь к стволу сосны, заложив
руки за спину, кривой, склонив голову набок, не отрываясь смотрел в лицо
старца и шевелил тёмными губами. Кожемякин быстро отвернулся, но кривой заметил его и дружелюбно кивнул.
Когда люди, ворча и подвывая, налезали на крыльцо, касаясь трясущимися
руками рясы
старца и ног его, вытягивая губы, чмокая и бормоча, он болезненно морщился, подбирал ноги под кресло, а келейник, хмурясь, махал на них
рукою, — люди откатывались прочь, отталкивая друг друга, и, в жажде скорее слышать миротворные слова, сердились друг на друга, ворчали.
Положив красивые
руки на колени,
старец сидел прямо и неподвижно, а сзади него и по бокам стояли цветы в горшках: пёстрая герань, пышные шары гортензии, розы и ещё много ярких цветов и сочной зелени; тёмный, он казался иконой в богатом киоте, цветы горели вокруг него, как самоцветные камни, а русокудрый и румяный келейник, напоминая ангела, усиливал впечатление святости.
Небольшого роста, прямой, как воин, и поджарый, точно грач, он благословлял собравшихся, безмолвно простирая к ним длинные кисти белых
рук с тонкими пальчиками, а пышноволосый, голубоглазый келейник ставил в это время сзади него низенькое, обитое кожей кресло:
старец, не оглядываясь, опускался в него и, осторожно потрогав пальцами реденькую, точно из серебра кованую бородку, в которой ещё сохранилось несколько чёрных волос, — поднимал голову и тёмные густые брови.
Келейник, двигая бровями, делал
рукою запретительные знаки, а
старец, прищурясь, посмотрел в лицо Тиунова и внушительно сказал...
«Столетнего
старца» увели; подали ростбиф; Звенигородцев, чувствуя приближение минуты, дрожал как в лихорадке. Наконец он встал с бокалом в
руке против виновника торжества и произнес...
Вице-губернатор умолк; на средину залы вывели под
руки «столетнего
старца», который заплакал. Отъезжающий был так тронут, что мог сказать только...
В одну из таких светлых минут доложили, что приехал «новый». Старик вдруг вспрянул и потребовал чистого белья. «Новый» вошел, потрясая плечами и гремя саблею. Он дружески подал больному
руку, объявил, что сейчас лишь вернулся с усмирения, и заявил надежду, что здоровье почтеннейшего
старца не только поправится, но, с Божиею помощью, получит дальнейшее развитие. Старик был, видимо, тронут и пожелал остаться с «новым» наедине.
Именно звук голоса перенес меня через ряд лет в далекий край, к раннему детству, под родное небо.
Старец был старинный знакомый нашей семьи и когда-то носил меня на
руках. Я уже окончательно сконфузился, точно вор, пойманный с поличным.
Старец смотрел на меня темными глазами и протягивал
руку.
— И ты, сын Димитрия Милославского, желаешь, наряду с бессильными
старцами, с изувеченными и не могущими сражаться воинами, посвятить себя единой молитве, когда вся кровь твоя принадлежит отечеству? Ты, юноша во цвете лет своих, желаешь, сложив спокойно
руки, смотреть, как тысячи твоих братьев, умирая за веру отцов и святую Русь, утучняют своею кровию родные поля московские?
Из двери белого домика, захлестнутого виноградниками, точно лодка зелеными волнами моря, выходит навстречу солнцу древний
старец Этторе Чекко, одинокий человечек, нелюдим, с длинными
руками обезьяны, с голым черепом мудреца, с лицом, так измятым временем, что в его дряблых морщинах почти не видно глаз.
Он вспомнил, что читал про
старца, который от соблазна перед женщиной, на которую должен был наложить
руку, чтоб лечить ее, положил другую
руку на жаровню и сжег пальцы.
Что произошло дальше, я не знаю; я поскорей схватил фуражку, да и давай бог ноги! Помню только, что-то страшно затрещало; помню также остов селедки в волосах
старца в капоте, поповскую шляпу, летевшую через всю комнату, бледное лицо Виктора, присевшего в углу, и чью-то рыжую бороду в чьей-то мускулистой
руке… Это были последние впечатления, вынесенные мной из «поминательного пира», устроенного любезнейшим Сигизмундом Сигизмундовичем в честь бедной Сусанны.
— Что я вас хотел попросить, Александр Давыдыч… Нельзя ли как-нибудь
старца моего вразумить… Вы вот дуэты с ним разыгрываете… Дает мне пять синеньких в месяц… Это что же такое?! На табак не хватает. Еще толкует: не делай долгов! Я бы его на мое место посадил и посмотрел бы! Я ведь никаких пенсий не получаю; не то что иные (Виктор произнес это последнее слово с особенным ударением). А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь. Шалишь! Руки-то себе нагрел тоже… ловко!